Народ-богоносец
Профетизм (от греч. prophetes — прорицатель, пророк) — прогностическая установка в литературе и публицистике. Хотя образ «поэта-пророка» стал традиционным в античной литературе, по-настоящему профетизм развился только в эпоху романтизма (Шелли, Гейне, Красиньский, Мицкевич). В русской поэзии широко известны стихотворения Пушкина и Лермонтова с одинаковым названием «Пророк»; в духе профетизма пытались заглянуть в будущее России В. Одоевский, Н. Гоголь, В. Белинский. Особое качество приобретает профетизм в послекаторжном творчестве Достоевского: его истоки — утопический социализм и эсхатологические предчувствия романтического христианства, на что указывал уже К. Леонтьев. Достоевский прежде всего пытался художественно экстраполировать в будущее открытые им морально-психологические тенденции своей эпохи, причем в своих романах он изобразил возможные последствия этих тенденций как наличные явления, т. е. превратил реальные потенции в романную актуальность. В процессе публикации «Преступления и наказания» Даниловым в Москве было совершено преступление, похожее на преступление Раскольникова. Это поразило русскую публику и в дальнейшем составило предмет гордости Достоевского, неоднократно отмечавшего, что ему случалось «предсказывать» (творчески предвосхищать) действительные события. Острый политический характер принимает профетизм в «Бесах»: роман был воспринят радикальной русской публикой с негодованием, как клевета на революционеров-народников, известных своею личной честностью, бескорыстием и высокой идейностью, но спустя столетие оценен как гениальное предостережение против
тоталитаризма, системы террора и доносительства; зернышко этой потенции Достоевский разглядел в организации С. Г. Нечаева и угадал, к чему она приведет. Это высшая удача и «оправдание» профетизма писателя. Образ князя Мышкина, воспринятый как нелепо-фантастический, невозможный и т. д., в XX в. получил историческое подтверждение в жизни и деятельности А. Швейцера, Я. Корчака, матери Марии, А. Сахарова и др. Романист исходил из реальных фактов (в основном — доктор Гааз), но он сумел выделить из обычной филантропии XIX в. тенденцию «христоподобия», самопожертвования личности, осветившую все XX столетие.
В «Подростке», наиболее рефлективном романе Достоевского, он размышляет и о профетизме, приходя к утверждению, что литература должна изображать не ставшее, а становящееся: «Но что делать, однако ж, писателю <...>, одержимому тоской по текущему? Угадывать и ошибаться» (13; 455). Еще решительнее право на типизацию потенциально возможного Достоевский отстаивал в переписке с Гончаровым, который придерживался противоположных принципов и потому отверг новеллу Достоевского (не дошедшую до нас), в которой был выведен дьячок-нигилист.
Свои эксперименты по созданию профетических характеров и социальных типов Достоевский обосновывал тем, что «человек как целое весь в будущем», а следовательно, полнота изображения человека с необходимостью требует интуитивных прозрений в будущее. Но при этом он исходил из своего настоящего, из наличной реальности, не допуская беспочвенного фантазирования и отнюдь не иллюстрируя Апокалипсис свежими примерами. Апокалипсический характер профетизма более свойствен Гоголю, чем Достоевскому (см. апокалиптизм).
Особенно категоричен профетизм позднего Достоевского — в «Дневнике писателя», «Братьях Карамазовых» и черновых фрагментах. Историко-политические предсказания в духе патриотизма и русского мессианизма, выраженные в патетической, пылко-утвердительной форме, сводятся к пророчеству о всемирной миссии России и всеспасительном значении «народа-богоносца» и «русского Бога». Конкретные предсказания Достоевского при этом не раз оказывались горячечными увлечениями, они опровергнуты ходом истории (например, овладение Константинополем или спасение Европы от гибели в пламени социальной революции силами святой Руси). Однако исключительное значение России в истории XX в. Достоевский предчувствовал в общем верно.
Для русской классики XIX в. в целом характерны проповедь и пророчество, но в особенности — для Достоевского и Толстого. Д. С. Мережковский назвал Достоевского «пророком русской революции» — это справедливо лишь отчасти. Напротив, Лев Шестов иронизировал над профетизмом писателя и считал, что ничего из предсказанного им не сбылось. Это был слишком поспешный вывод, многое, к сожалению, сбылось.
В этом плане наиболее удачным был именно художественный профетизм Достоевского, а не его краткосрочные политические прогнозы. В политике (особенно международной) Достоевский часто наивен, слишком горяч, пристрастен, но в романах торжествует гениальная интуиция «поэта-пророка», предсказания которого все еще продолжают сбываться.
Назиров Р. Г.